Никоим образом не умаляя своих скромных сил, вынужден признать: то, что происходит на моих глазах, я понимаю от силы наполовину, и это вынуждает мою несчастную голову попросту разрываться на части — потому как более всего я боюсь дать дурной совет или не исполнить должным образом свой пастырский долг. Я, право, ощущаю себя новым Ноем, потому как это более всего и напоминает ковчег — если не на плаву, то уж при постройке — точно. Начну с главного — Немайн стала той, кем хотела, и мне довелось принять в сем участие, достойное более высокого представителя святой Церкви…"
Отец Адриан отложил стило. Следовало поскорее закончить письмо и лечь спать, но как описать то, чему он оказался свидетелем? Впрочем, за невесёлую мысль разом зацепилась озорная: захотелось посчитать, а у кого ещё такие же проблемы? И не только с письмами, а и просто рассказами — родне, знакомым, случайным людям? Подобные проблемы были у всей небольшой страны, потихоньку привыкающей к новому имени. «Глентуи», берег Туи в лёгком искажении. Вариант «Неметонион» отвергла сида. Уже одно это вызывало у его новой паствы лёгкое недоумение. Кто и где видел скромную сиду? Не приличную, не стыдливую, а именно скромную? Пусть даже и крещёную.
Августина словно задалась целью заинтриговать своих любознательных подданных до крайнего предела.
Когда вернулся из города Ивор, они вскоре ждали и сиду. Но прошла неделя, прежде чем вниз по реке спустился корабль. Хорошо знакомый дромон. Тот, что ходил по торговым делам последние лет пять — и вот сейчас застрял на Туи под конец морской навигации. В том что боевой корабль подрабатывает, гоняя по чужой реке, грузопассажирским извозом, ничего странного не было. Команда у галеры — каторги, как их называли греки — большая, и любой приработок во время вынужденного простоя полезен.
К уговорённому сроку всё было готово, и небольшая процессия направилась к облюбованному Ивором местечку для «возведения». Многие народы называли такой ритуал коронацией — но как раз этот символ высшей власти не прижился ни в Камбрии, ни в Ирландии. Тем более, что на этот раз в должность перед Богом и народом вступала не королева… Всего лишь хранительница правды. Зато какая! Кровь детей Дон видна сразу — как только упали первые важные слова, сида из непоседливой резвуньи превратилась в ледяную владычицу. Ни лишнего слова, ни шага, ни жеста, ни вздоха. Аж оторопь берёт. А ещё опаска — вдруг не оттает, такой и останется? Дурного в этом не видится — а вот не хочется, и всё!
А погода, как назло, выдалась мерзкой даже для ноября — всё вокруг напоено мерзлотной влагой. Машут красными, словно от мороза, голыми ветками деревья. Злое серое небо, висящий в воздухе дождь, колючий ветер с гор. И это не беда, если на тебе три тёплых платья, плащ с капюшоном и добрые походные сапоги. А не одна рубашка, и та оставленная из почтения к девической стыдливости, да башмак на левой ноге. Церемониальный. По сути, бархатный носок. Который мгновенно промок в сырой траве, и ногу не грел, а, напротив, тянул из неё тепло. Вторую-то ногу, устроившуюся в выбитом в камне следе, камень, поди-ка, меньше грабит… Будущая владычица ощущала себя треснувшим горшком. Холод не ощущался, но каждая жилка и клеточка напоминали о том, как быстро тают запасы тепла в организме! А значит, о том, что нужно двигаться, искать еду, крутить ушами… Да хоть на месте приплясывать, но делать что-нибудь! Немайн попыталась отвлечься от сырой стужи. Стала искать интересное. Нашла: вырубленный в камне отпечаток точно совпадал с размером и формой её ноги. По рядам свидетелей уже бегут шепотки: мол, камень подстроился. Знак, не иначе. Им также тихо — но слышно — отвечают. Что под сиду камень и должен подстроиться, да и земля вокруг, в общем-то, сидовская.
Местный старейшина — Ивор, кажется, — настолько старательно изображает невозмутимость, что оставалось заподозрить: мерку с обуви Немайн сняли по его почину. Найти же мастера-камнереза, такого, чтоб молчал о подробностях — несложно. И само ремесло неговорливое, и поверье есть, что за разглашённую услугу сиды не благодарят.
Одно утешение, до конца церемонии оставалось немного. Огорчало, что ждущий впереди пир и ночлег будут немногим лучше.
И всё-таки — это будет что-то другое, а не пустое стояние столбиком на ветру! Причём неподвижное — включая уши. Очень помогли давние тренировки по прижиманию: локаторы стоят ровно, одинаково, не дёргаются. Красиво — и очень неудобно… И даже глазами не пострелять. А значит — и видно чуть, и слышно плоховато. И скучно, и аппетит разыгрывается. Хоть бы ухом крутануть! Но каждое движение, каждый намёк на движение во время ритуала имеют смысл. А потому делать нужно только то, что заранее оговорено, и более — ничего, что можно было бы заметить. Нос например, почесать нельзя. И вытереть — а по нему стекает влага от выдоха, собравшаяся на холодных ноздрях. На кончике носа и вовсе висит дождевая капля, щекочет… Вспомнился анекдот про Россини: великий композитор, увидев в ратуше смету на памятник ему же, заявил, что за такие деньги лично вскарабкается на постамент! Если отцы города согласны, чтобы скульптура ходила спать домой…
Похоже, поймайся Россини на слове, скоро, очень скоро пришлось бы ему жалеть о непродуманных словах. Плоть человеческая — не бронза и не мрамор, неподвижность ей заказана. Что в Уэльсе, что в Италии. А что уж про сидов-то говорить!
Отец же Адриан церемонией восхищался. И сидой-базилиссой. Которая словно превратилась в статую, изредка говорящую нужные слова. А требовалось их совсем немного. Викарий отнёс это на счёт опыта множества дворцовых ритуалов, а потому за духовную дочь не переживал. Всё остальное его устраивало. Конечно, по хорошему следовало бы вовсе избегнуть раздевания — но символизм действа был понятен, и ничего дурного в себе не заключал. Тут, возле родника, на опушке ольховой рощи — белеющие пеньки свидетельствовали, что недавно вокруг ключа и водружённого над ним камня стояли и неправильные деревья — происходила символическая свадьба правительницы и её земли. Бард пел хвалебные песни, он, священник, читал наставления. Очень правильные. И вполне достойные записи и упоминания в письме…